К лету 1945 года на территории Японской империи практически не оставалось человека, который, будучи в здравом уме, не понимал бы, что «Тихоокеанская война», ведомая Японией в одиночку против коалиции союзников, проиграна и что сроки капитуляции являются лишь вопросом времени...

Оставалась слабая надежда на заключение мира без последующей оккупации страны войсками победителей, чему способствовали публикации в японской прессе, где основной упор делался на тот факт, что за всю свою историю народ Японии ни разу не допускал захвата страны иноземцами. Но, как впоследствии писал об этом очевидец событий, отставной дипломат Д.И. Абрикосов:

«Все высокопарные фразы и выводы, сделанные на основе опыта прошлых войн, рухнули под действием первой атомной бомбы».

…Русские эмигранты исходно не рассматривались японскими властями как «опасный элемент» и в основном оставались на свободе, но передвижение их внутри Японии было ограничено расстоянием в несколько миль от места жительства, как это было почти сто лет назад. А на прочие поездки требовалось специальное разрешение, получить которое было трудно.

В августе 1945 года в Хиросиме и её окрестностях проживала небольшая колония русских эмигрантов. Это были – музыкант из Казани, в прошлом – армейский капитан, Сергей Пальчиков с женой и двумя детьми, его коллегаскрипач из Владивостока Константин Барковский, супруги Фёдор Михайлович и Александра Николаевна Парашутины – владельцы мануфактурной лавки, торговец хлебом вразнос, бывший военный в чине полковника царской армии, Пол Борженский, владелец магазина готового платья Павел Лобанов с семьёй и сравнительно недавно прибывший в Японию из Китая Владимир Павлович Ильин – участник Белого движения в Сибири. Всего – 14 человек.

Любопытно, что несмотря на свою малочисленность русские эмигранты составляли большинство иностранных жителей в тогдашней Хиросиме, где кроме них проживали только четверо «белых иностранцев» – три немца и один американский миссионер. Впрочем, в этом не было ничего удивительного: в то время Хиросима являлась ничем не примечательным провинциальным городом с населением в 350 тысяч человек, центром одной из многочисленных японских префектур.

Сохранился рассказ о событиях 6 августа 1945 года, сделанный «русским хиросимцем» Владимиром Павловичем Ильиным, который одним из немногих эмигрантов оставил подробное изложение того страшного дня. В Японию В.П. Ильин перебрался незадолго до начала «Тихоокеанской войны из Китая, где он, подобно многим другим эмигрантам, осел после разгрома колчаковских армий. В Хиросиме он оказался случайно, жил здесь главным образом мелкой торговлей, разовыми заработками, занимался подённой работой. Утром 6 августа Ильин завтракал дома, собираясь отправиться в соседнюю деревню менять какие-то мелкие вещи на продукты. Вдруг его ослепил яркий свет из окна. Выглянув из дома, Ильин увидел в небе несколько вспышек осветительных бомб, какие американцы обычно сбрасывали с самолётов перед началом бомбардировки. Он был сбит с ног ударом страшной силы и упал, потеряв сознание. Придя в себя и выбравшись из-под обломков своего дома, Ильин увидел надвигающуюся «стену пламени» и бросился бежать к реке поблизости, где увидел толпу кричащих, обезумевших людей. Многие из них были совершенно обнажёнными, они бежали от города к руслу реки, протекавшей по дну глубокого оврага. Оглянувшись, Ильин увидел на месте города «сплошное бушующее море огня».

…Вокруг Хиросимы были немедленно сооружены палаточные лагеря, где японские военные врачи оказывали первую помощь раненым и обгоревшим жителям. Мёртвых сжигали тут же в больших кострах, живых собирали в группы, а тех, кто не пострадал или имел незначительные повреждения, развозили в другие города. Русских эмигрантов как иностранцев первое время содержали всех вместе на территории буддистского храма, чудом сохранившегося после взрыва, куда их направили местные японские власти, чтобы облегчить надзор за ними в условиях общей неразберихи и оказать первую помощь. Пройдя первичный врачебный осмотр, В.П. Ильин вместе с другими иностранцами был отправлен в город Кобе, известный своей многочисленной иностранной колонией. К этому времени было официально объявлено о капитуляции Японии. Наступил долгожданный мир.

В Кобе прибывавших хиросимцев уже ждали американские военные медики, в задачу которых входило выяснить последствия ядерного облучения для человеческого организма, используя в качестве источника информации опросы уцелевших жителей Хиросимы. Ильин был помещён в специальную клинику, где пробыл несколько недель, и при выписке получил распоряжение явиться на дополнительный осмотр. Там же, в Кобе, он встретился с русским эмигрантом из Поволжья, Валентином Федоровичем Морозовым, с которым познакомился ещё до войны и который устроил его работать к себе на кондитерскую фабрику.

В. Ильин (стоит среди японцев, без головного убора) в послевоенные годы на шоколадной фабрике Морозовых

Первые месяцы после взрыва прошли для Ильина без заметных ухудшений здоровья, но примерно через год он обнаружил у себя на тыльной стороне правой руки белое пятнышко, признак следов ядерного облучения. Ильин был снова помещён в госпиталь, где его лечили и предписали появляться на периодические контрольные осмотры. Так, в течение пятнадцати с лишним лет – с 1946-го по 1962 год – Ильин регулярно бывал на контрольных обследованиях, трижды ложился в госпиталь на лечение; в целом его самочувствие не ухудшилось. На свои вопросы о том, как он уцелел после взрыва, Ильин получил разъяснение от врачей: развалины дома, чуть не похоронившие его под собой, стали одновременно своеобразным щитом от второй (возвратной) взрывной волны, а пятнышко на руке появилось оттого, что через какое-то отверстие всё-таки проник луч радиации. К тому же он был одет по-европейски, то есть почти всё тело было закрыто одеждой (в отличие от полуголых по летнему времени японцев), что также сыграло сберегающую роль. Ильин впоследствии любил рассказывать знакомым свою историю о неожиданном «счастье в несчастье». Живя в Кобе, он продолжал работать на фабрике семьи Морозовых, став одним из ведущих мастеров-кондитеров. Позднее В.П. Ильин женился, а в середине 1960-х годов уехал с женой из Японии в Австралию, где спустя несколько лет скончался.

Вскоре после окончания войны живший тогда в Сузурандае Дмитрий Абрикосов однажды встретил в немецком госпитале, где периодически лечился сам, больного русского полковника. Из разговора Абрикосова с врачами выяснилось, что полковника звали Пол (Павел?) Борженский. Он тоже накануне войны проживал в Хиросиме, где, подобно многим эмигрантам, зарабатывал на жизнь розничной торговлей, а в госпиталь поступил из-за ухудшения здоровья вскоре после атомного взрыва 6 августа. Причиной госпитализации стало воспаление раны на ноге, перешедшее в гангрену. Впрочем, из воспоминаний Абрикосова, написанных спустя несколько лет, не вполне ясно, была ли та рана получена в результате взрыва атомной бомбы, или же речь идет о воздействии радиации на старое ранение. После взрыва Борженский первое время не чувствовал никаких изменений и продолжал оставаться на сборном пункте для беженцев в буддистском храме недалеко от Хиросимы. Затем решил перебраться в Кобе, где рассчитывал найти помощь со стороны представителей тамошней многочисленной иностранной колонии, ведь всё его имущество погибло при взрыве и пожаре. К этому времени выяснилось, что состояние его здоровья оказалось более чем серьёзно – началась гангрена, и встал вопрос о немедленной ампутации ноги. После первой встречи Абрикосов виделся с Борженским в госпитале ежедневно: иностранные врачи и обслуживающий персонал госпиталя говорили исключительно по-немецки, и он стал переводчиком в их общении с пациентом. Именно Абрикосову пришлось объявить раненому о серьёзном диагнозе и о том, что врачи предлагают провести операцию, хотя шанс на спасение очень небольшой.

Реакция полковника поразила даже видавшего виды холодного скептика, каковым Абрикосов считал себя. Выслушав от Абрикосова разъяснения медиков, Борженский ответил, что он отказывается от операции, о чём просит официально известить врача, так как ему отныне «незачем больше жить». Лучшая часть его жизни прошла в российской императорской армии, в рядах которой он честно и с гордостью служил своему монарху. По его словам, революция стала для него страшным ударом, и он, как мог, боролся за «белое дело», пока в итоге не был вынужден эмигрировать в Японию. Какое-то время, подобно большинству эмигрантов, он ещё сохранял веру в обратимость хода истории, но постепенно реалист одержал в нём верх над мечтателем. С потерей надежды на восстановление старой России для него исчез смысл жизни, и страшная болезнь приобрела в его представлении провидческий смысл, как если бы это было обращённое к нему Божественное повеление покинуть этот мир, чего он, как человек верующий, никогда не смог бы совершить по своей воле. Он не имел родственников и близких, могущих оплакать его смерть, и это облегчало ему предстоящий скорый уход из жизни.

Школа для девочек в Хиросиме. Белобородый старик, продающий булочки - полковник П. Борженский.
Картина написана местным японским художником в 1936 г.

Доктор внимательно выслушал от Абрикосова переведённый на немецкий язык ответ пациента, однако подчеркнул, что, несмотря на сочувствие к больному, обязан выполнить свой профессиональный долг. Полковник продолжал настаивать на своём, говоря, что шансов выжить у него практически нет, как нет и средств, необходимых для оплаты больничных счетов. Он подчеркивал, что не хотел бы доставлять хлопоты членам русской эмигрантской колонии, любезно поместившим его в госпиталь, и увеличивать понапрасну их и без того немалые расходы. Тогда вмешался японский хирург, присутствовавший при разговоре в качестве консультанта: по его мнению, операцию делать было уже поздно. Этот диагноз подтвердился при повторном обследовании, и, по словам Абрикосова, старику позволили «умереть с миром».

Всё это настолько потрясло персонал госпиталя, что лечащий врач отказался брать деньги за пребывание там Борженского, специально отметив при этом мужество и стойкость необычного пациента.

Относительно прочих русских жителей Хиросимы известно, что супруги Федор Михайлович (1895–1984) и Александра Николаевна (1902–1987) Парашутины, подобно многим хиросимцам, в день взрыва нашли укрытие в протекавшей поблизости реке, пробыв в воде в общей сложности около 7 часов, что, вероятно, в итоге их спасло. Они, как и В.П. Ильин, тоже потом перебрались в город Кобе, пополнив многочисленную тамошнюю колонию русских эмигрантов. Парашутины возобновили коммерческую деятельность, которой занимались в Хиросиме до войны, торговали тканями и готовой одеждой. Расцвет «чёрного рынка» в первые послевоенные годы помог им заметно укрепить своё материальное положение и даже обзавестись большим двухэтажным домом в престижном районе Китано-тё, в те годы заселённом в основном иностранцами. Здесь же впоследствии они оба скончались и были похоронены на местном Иностранном кладбище.

Супруги Парашутины возле своего магазина перед войной

Дом Парашутиных сохранился до наших дней и сейчас включён в музейную экспозицию «Кобе Идзин-кан» («Дома иностранцев в Кобе»), посвящённую истории возникновения и развития Иностранного Поселения, в которую входят 28 жилых домов и бывших контор иностранных компаний. После смерти хозяев здание было приобретено в собственность одной из местных японских компаний, и в наши дни там размещается кафе для туристов, а на верхнем этаже – зал для проведения брачных церемоний. Любопытно, что в последние годы сами супруги Парашутины постоянно проживали в небольшом флигеле при своём собственном доме, ставшем ещё при их жизни местной достопримечательностью. До конца дней у главы семьи Федора Михайловича на шее оставалась сквозная фистула – память о Хиросиме.

Дом Парашутиных сегодня. Кобе, Музей под открытым небом «Идзин-кан»

Семья Пальчиковых также благополучно пережила атомный взрыв. Глава семьи, в прошлом выпускник Казанского Императорского университета, затем армейский капитан, музыкант-скрипач, в годы эмиграции переквалифицировался в педагога, преподавал русский язык и музыку в ряде учебных заведений Хиросимы. Во время войны он, как и многие эмигранты, подвергался аресту в полиции, но был выпущен за отсутствием улик. В день взрыва по счастливой случайности вся семья находилась примерно в двух километрах от города, и все четверо остались живы. Дом их в Хиросиме был разрушен, и около двух недель Пальчиковы (сам Сергей, его жена Александра, дочь Калерия и сын Дэвид) оставались в приютившей их японской семье Ямада. Там же находился их знакомый, бывший скрипач Константин Барковский. Позднее Пальчиковы переселились в Токио, а в 1951 году уехали в США, где с 1941 года уже жил их старший сын Николай. В Америке Сергей Пальчиков некоторое время преподавал русский язык в знаменитой военной школе в Монтерей (Калифорния), в 1969 году он скончался в возрасте 76 лет. Александра Пальчикова пережила супруга на 6 лет. Старшая дочь Пальчиковых – Калерия также поселилась в США, там позднее она опубликовала рассказ-воспоминание о пережитом в Хиросиме. Потом она приезжала в Японию, в 1986 году посетила Хиросиму и дала подробное интервью местной прессе. Друг семьи Пальчиковых Константин Барковский также со временем уехал в США, где скончался в начале 1980-х годов в весьма преклонном возрасте.

Долгое время считалось, что умерший в октябре 1945 года полковник Борженский был единственной «русской жертвой» атомной бомбардировки, но как удалось установить сравнительно недавно при помощи японских исследователей, из пяти членов семьи Павла Лобанова четверо также погибли в тот страшный день 6 августа. Прочие же эмигранты - «хибакуся» – так в Японии называют людей, уцелевших в Хиросиме и Нагасаки в то лето, – не только благополучно пережили хиросимскую катастрофу, но, как показывают приведённые выше данные, впоследствии отличались удивительным долголетием.

Семья Павла Лобанова около магазина в Хиросиме. По японским данным, погибли все, кроме мальчика в центре. В тот день его не было в Хиросиме, однако дальнейшая его судьба автору на данный момент неизвестна.

Пётр Подалко, доктор исторических наук, профессор Университета Аояма Гакуин, Токио

Материал опубликован в вестнике «Воронцово поле»