Чем были в отечественном «предании», в интеллигентской «мифологии», в демократической традиции русские земства? Насколько результаты их деятельности соответствовали ожиданиям верховной власти, санкционировавшей в 1864 году создание земских учреждений? Какие уроки можно вывести из опыта земской деятельности с учётом эволюции земства, его роли, его отношения к своим задачам? Уроки, понятные современному читателю и в какой-то мере, может быть, актуальные для сегодняшней России. На эти и многие другие темы размышляет доктор исторических наук Кирилл Соловьёв.

Думаю, что в наши дни большинство о земских учреждениях едва ли помнит, возможно, у некоторых в памяти что-то осталось от школьного курса… Если речь идёт о научной литературе, то и тут существует много легенд, влияющих на восприятие феномена. Изучение земства традиционно очень политизируется, в современной историографии в том числе. Его воспринимают чаще всего в связи со словосочетанием «земская оппозиция», «земский либерализм»… Это всё верно, потому что земство составляло в том числе и оппозицию. И земский либерализм тоже имел место. Но это часть явления. А есть куда более интересные, очевидные темы и проблемы, непосредственно связанные с историей земства.

На протяжении XIX века в различных государственных кругах России периодически возникала мысль о возможности так или иначе предоставить обществу право на самоуправление. Иногда это обобщалось до идеи конституции, иногда речь шла о «кусочке конституции». Но при этом правительство, как правило, склонялось к мысли, что в общем и целом население до этого не доросло…

Между тем, в 1809 году Великое княжество Финляндское получило конституцию как часть Российской империи. В 1815 году Царство Польское тоже обрело конституцию, это случилось по решению Александра I, который настоял на том, чтобы эта норма была внесена и в постановления Венского конгресса. Тогда же российский император добивается того, что Людовик XVIII даёт Конституционную хартию своему народу, потому что сам французский монарх не торопился это сделать. Но ведь для Франции конституция нужна, решает русский царь. Впоследствии, при Николае I, некое подобие конституции обретает Валашское княжество. А затем и Болгария при Александре II получает конституцию. Получается, что Россия дарует конституцию самым разным народам, но за исключением самой России...

От успеха земских учреждений зависит вся наша будущность, и от того, как они пойдут, будет зависеть, готовы ли мы к конституции. Пора бросить глупости и начать дело, а дело теперь в земских учреждениях, и нигде больше.

К.Д. Кавелин

К.Д. Кавелин

Вопрос о возможности участия (пусть и ограниченного) общественных сил в делах самоуправления на местах положительно решается только в 1860-х годах. Ибо соответствует давно назревшим государственным потребностям. Дело в том, что на протяжении всей истории России в стране остро стояла проблема дефицита управленческих кадров. И правительство так или иначе подменяло управленческие кадры самоуправляющимися единицами. Было так и в XVI веке, и в XVII, и при Петре. Так что, казалось бы, Россия – страна с определённой традицией самоуправления. Однако это было самоуправление «из-под палки», не возможность приобщиться к управлению на местах, а тяжелое бремя (в том числе и налоговое), от которого бежали. Никого не радовало, если государство призывало к такого рода общественной деятельности.

Но с 1864 года начало создаваться самоуправление совершенно другого рода. Конечно, оно возникло по велению царя, но встретило и ответную реакцию, условно скажем, «снизу» (хотя речь идёт на самом деле о дворянстве). При этом мотивы у дворянства были самые разные. Были те, кто воспринимал земство как возможный институт, способный ограничивать в будущем государственный произвол. Ведь надо иметь в виду, что после реформы 1861 года поместное дворянство находилось в состоянии тяжелого стресса – его интересы учтены практически не были. Для них земство казалось противовесом государственной власти. Для других – это была возможность заявить о своих политических амбициях (и здесь усматривается исток идеи земского либерализма).

Но для многих это будет ещё и действенный способ решения местных проблем. Дороги, медицина, образование – казалось бы, сфера заинтересованности крестьянства, главного объекта земской политики. Но на деле в этом заинтересованы были и помещики. У государства же был очевидный резон – подменить земством отсутствующую вотчинную администрацию помещиков. Всем памятны слова Александра I о том, что он может надеяться на дарового полицмейстера – помещика. Но теперь, в пореформенную эпоху, этого «дарового полицмейстера» не стало. И нужно было находить ему альтернативу. Так земство становится одной из возможных подпорок государственной власти.

Резоны участвовать в земской деятельности у дворянства – а ведь именно оно составляло наиболее активную действенную силу земских собраний и земских управ – были самые разные. Нам же важнее всего увидеть результаты этой деятельности, а они оказались существенными.

Благодаря земству в российской деревне впервые появился постоянно работающий врач. В сущности – медицина пришла в деревню. Помимо общегуманитарных соображений – блага такого мероприятия не вызывают сомнений – это способствовало и демографическому росту Российской империи, причём ускоряющимися темпами. К моменту учреждения земств в России проживало приблизительно 69 миллионов человек. А к 1897 году – 126 миллионов. То есть население почти удваивается. И к 1914 году, по минимальным оценкам, – это уже 166,5 миллиона! Так, за 15–20 лет прирост населения составил 40 миллионов, притом что Россия не вела завоевательных войн, не увеличивалась в границах, а скорее, сокращалась. Тем не менее, происходят эти важные демографические подвижки за счёт внутренних губерний России, то есть за счёт земских губерний. Это, конечно, не значит, что всё было замечательно – детская смертность все равно оставалась высокой. (Кстати, среди православного населения она была выше, чем среди мусульманского, в силу ряда бытовых обстоятельств.) Но, тем не менее, подвижки, позитивная динамика – очевидны. И это был результат земской деятельности.

Земство – это ещё и экономическая служба, статистика, земские школы. Ко всему этому у крестьянства было непростое отношение, к земской школе в том числе. Приходилось переламывать деревенскую традицию, чтобы убедить крестьян в пользе образования. Таким образом, земства проявляли себя и как культурный институт, расширяющий почву для модернизации. А теперь этот слой нарастает, улучшая почву для дальнейших перемен…

Земство – это и школа публичности в России, школа публичной общественной, а на будущее – и публичной государственной деятельности. Совершенно не случайно, что в III и IV Государственных думах большинство депутатов будут связаны с земской деятельностью или с городским самоуправлением. Для них земства стали реальной школой практической работы, дали опыт публичных выступлений, способствовали самоорганизации в условиях выборов. Дело в том, что в России выборы в Государственную думу среди землевладельцев не пользовались большой популярностью. А значит, на выборы являлись самые активные – земцы. И именно поэтому они в значительной степени формировали и III, и IV Государственные думы.

Земству должны быть предоставлены, по-моему, большие права, и только с развитием земского дела возможно улучшение общего хода вещей.

Д.И. Шаховской

Д.И. Шаховской

Иными словами, роль земства не только не ограничивалась самим фактом его наличия, но и имела геометрически растущее, прогрессирующее значение для всей культуры страны, причём в самых разных аспектах. При этом сами земцы по большей части принадлежали, условно скажем, к либеральным партиям – кадетам, октябристам, хотя среди них были и представители правых. А вот земские служащие – учителя, врачи – это та публика, которая в большинстве своём поддерживала леворадикальную оппозицию. Там как раз коренилась народническая традиция. Впрочем, гораздо важнее то, что в рамках земства обе стороны сотрудничали. Они были заняты общим делом, хотя и принадлежали к разным социальным слоям, имели разный социальный опыт. Не случайно, скажем, в начале XX века люди, очень далекие от социалистического движения и критично к нему настроенные (например, Павел Сергеевич Шереметев), будут защищать своих земских служащих. Ведь именно они выполняли черновую работу, которой земство и было славно.

Знали ли земские деятели Россию лучше, чем государственные чиновники? Я бы так не сказал. Во-первых, нужно иметь в виду, что на тот момент самыми популярными были юридические факультеты – 60 процентов всего студенчества (если не считать студентов-медиков); менее популярными – историко-филологические, здесь учились считанные проценты. Почему? Потому, что юридический факультет давал надежду на государственную карьеру, которая была самая почётная, самая желаемая. Это значит, что конкурс на государственную службу был велик. И, немного упрощая, можно сказать, что отличники шли на государственную службу. Те же, кто учились похуже, имели шансы оказаться на службе земской. Но почему – «упрощая»? Потому, что были разные обстоятельства. Были те, кто шёл в земство волею судеб или по зову сердца. Яркий пример – Дмитрий Иванович Шаховской, который действительно воспринимал земство как своё служение; его при жизни почитали как святого человека.

Он продал соседним крестьянам свою землю ниже себестоимости, потому что не воспринимал своё состояние как нечто, за что надо держаться. И сохранил себе надел ровно такой, чтобы иметь возможность участвовать в земских выборах. К тому же он просил себе жалование не повысить, а понизить, полагая, что ему и столько достаточно. Вот такой случай…

Основой действительной силы государства, какова бы ни была его форма, есть развитая и окрепшая к самостоятельности личность; выработать в народе способность к самоустройству и самоопределению может только привычка к самоуправлению, развитие же бюрократии и правительственной опеки создает лишь обезличенные и бессвязные толпы населения, людскую пыль.

И.Л. Горемыкин

И.Л. Горемыкин

Впрочем, ситуация выглядела ещё сложнее: были чиновники, которые одновременно являлись и земцами. Таких тоже было немало. Скажем, Иван Логгинович Горемыкин. Он одновременно был и министром внутренних дел, и земским гласным. Земство и чиновничество были переплетены в тугой узел, который невозможно разорвать.

Однако в общем квалификация высшей бюрократии в России была очень высокой. (В целом в среде чиновничества ситуация в этом смысле была разной.) Высшая бюрократия к началу XX века росла в своих профессиональных характеристиках. Но, вместе с тем, она с тревогой ощущала, что недостаточно знает Россию. И этот комплекс вполне понятен, потому что инструментов для того, чтобы увидеть, что происходит в огромной стране, при дефиците институтов и кадров, было явно недостаточно. Поэтому им казалось, что земцы, которые находятся ближе к земле, видят больше. Возможно, это отчасти и было правдой. Другое дело, что за земской осведомлённостью скрывалось не столько полное, адекватное видение ситуации, сколько другое, альтернативное её восприятие. Насколько эти представления взаимо дополняли друг друга – большой вопрос. Потому что на самом деле речь шла зачастую о родственниках, близких людях и знакомых. Но, тем не менее, и государственные деятели, и земцы иногда сталкивались в неразрешимом конфликте разного миропонимания и целеполагания по части перспектив развития России.

Однако важнее всего отметить тот неопровержимый факт, что с возникновением земств формируются новые социальные страты – земские учителя, земские врачи, земские агрономы и так далее. А значит, появляются новые социальные группы, которые одновременно являются читателями журналов, а зачастую и активными участниками разных общественных объединений, выполняющих много разных полезных функций. Иными словами, наличие земства, наличие такого рода самоуправления – даже без всякого отношения к практическим результатам его деятельности – являлось действенным фактором наращивания культурного слоя в стране.

Можно сколько угодно спорить, насколько эти результаты были масштабными, насколько они соответствовали вложенным средствам, насколько эффективной или неэффективной была земская деятельность. Но, тем не менее, результат выражался не только в каком-то материальном смысле, но и в том, что трудно поддаётся подсчёту: в изменениях культуры – правовой, политической. А это значит, что институты самим фактом своего существования меняют среду – вопреки пессимистическим ожиданиям тех, кто наблюдает за их начальным становлением. Правила игры сами по себе создают новый ландшафт. Этими новыми правилами земства в значительной степени и воспользовались.

Кирилл Соловьёв, доктор исторических наук

Материал опубликован в вестнике «Воронцово поле»